"И ПОНЯЛ, ЧТО НАПИСАЛ РАССКАЗ..."

Интервью. Провели Владимир Наумов и Татьяна Приданникова.

 

- Читал и любил фантастику всю жизнь, кажется. Одно из первых произведений, которое читал и перечитывал много раз -- "Звездоплаватели" Мартынова. Где-то лет в 35 попытался перечесть ещё раз -- и не смог. Никогда нельзя возвращаться к детской любви...

Потом появились Стругацкие, Лем. В последних классах школы начал усиленно собирать фантастику. Писать не думал, и вообще в детстве не собирался становиться писателем. Огромное спасибо нашей школьной учительнице, которая мучила нас бесконечными сочинениями. Каждую неделю было сочинение, и я привык вставать ночью часа в два (ложился я в семь вечера) и писать эти сочинения. Окончив школу и учась в университете, я часто рассказывал себе разные истории -- обычно ночью, в постели, или наоборот, под утро, просыпаясь. И вот однажды, придумав очередную историю, я, как привык в школе, встал, взял лист бумаги и начал писать сочинение. Эту самую придуманную историю. Написал, улёгся довольный спать, а утром, увидев лист на столе, понял, что написал рассказ.

Так и начал писать. Писал короткие и суперкороткие рассказы. В 1974 году узнал о существовании секции фантастики. Я тогда, по своей наивности, считал писателей некими небожителями, и представить себе, что они просто так ходят здесь же, по Ленинграду, было совершенно невозможно. Оказалось, ходят!

Пришёл я в Дом писателей и совершенно случайно в тот же день попал на первое занятие семинара Бориса Стругацкого. Так с марта 1974 года туда и хожу. Стал писать не только сверхкороткие рассказы, перешёл к более крупным формам, дошёл до коротких повестей. От фантастики космической, вполне стандартной, перешёл к фантастике исторической, публицистической -- то есть, к таким произведениям, в которых фантастика играет значительную, но не сюжетно значимую роль...

-- Историческая фантастика -- это не вполне то же самое, что фэнтези. Историческая фантастика имеет столь же глубокие корни, что и фантастика вообще. Этот жанр труден тем, что требует от автора острого фантастического сюжета -- и в то же время знаний исторических реалий. Те, кто такими знаниями обладают, обычно предпочитают писать чисто исторические романы. Что же касается фэнтези, то она чаще пользуется псевдоисторическими реалиями. Для себя границу между исторической фантастикой и фэнтези я определил так: в исторической фантастике действие происходит в реальном мире, и всякие чудесные события нарушают законы, по которым этот мир живёт. В фэнтези фантастическое допущение первично, а законы природы существуют постольку, поскольку не мешают развитию фантастической ситуации. В фэнтези главное -- колдун, а что камень там тоже падает вниз, так это, скорее, потому, что он подчиняется неким мистическим силам -- сродству с землей или чему-нибудь ещё,-- но не закону всемирного тяготения...

-- С большим уважением отношусь к жанру героической фантастики, но не чувствую в себе способности так писать. Я заметил, что обычно супергероев-Шварцнеггеров пишут либо несчастненькие затюканные мальчики, либо худенькие девочки. Поэтому их герои крайне неестественны. Их герои такие мускулистые, так всех побивают, так прокладывают себе дорогу, что это невозможно читать. Единственные боевики в отечественной фантастике, которые я читал с удовольствием, написаны Сергеем Ивановым, писателем-фантастом из Риги. Иванов -- бывший чемпион Латвии по лёгкой атлетике, занимался культуризмом, высок, широк в плечах. Ясно, почему его герои -- живые супермены. Они не напрягают каждую секунду свои мускулы, для них естественно, что они могут первого встречного в любую секунду завязать узлом. И они... никого не завязывают. А все остальное, что я читал в нашей фантастике -- слава богу, не изданной,-- производило жалкое впечатление.

-- Почему я не пишу на основе русского фольклора? Я сам долго думал -- почему бы это. И пришёл к выводу, что русский фольклор сохранился только в сказках, а сказка у нас отдана в ведение детям. А на Западе этого не было. Например, Шарль Перро писал не для детей, а для взрослых. В конце сказки о Красной Шапочке у него мораль: "Девицы, будьте осторожны, ибо серые волки так и рыщут по дорогам, мечтая затащить вас к себе в постель". Как видите, вовсе не для девочек, а для вполне зрелых девиц. Именно поэтому западный фольклор так легко лёг в канву фантастической литературы для взрослых, а русский сказочный фольклор сохранился только детский. Если в произведение ввести Бабу-Ягу, лешего, водяного, кикимору, барабашку, домового, то автоматически читатель перестает воспринимать написанное серьезно. Хотя, не стану зарекаться, что из-за этого никогда не напишу фэнтези на русские темы.

-- Я до сих пор не могу понять: как задумывается вещь, откуда всё берётся? Только что ничего не было -- и вдруг зацепило. Зацепить может с одной фразы, имени, названия рассказа (хотя обычно название рассказа появляется последним). Иногда начинается с идеи, но тоже редко. И вдруг -- обвал. Появляются образы, люди, которые принимаются, перебивая друг друга, что-то говорить, кричать, действовать. В это время я ничего не пишу, а рассказ зреет. Потом он созревает, но я всё ещё ничего не пишу, начинаю его обкатывать. Рассказываю его сам себе десятки раз, с различными вариациями, иногда меняя замысел на противоположный. Обкатываю диалоги, появляются ключевые фразы, которые запоминаю до последней интонации. Когда рассказ полностью закончен, начинается перекладывание его на бумагу. Я уже знаю, какой абзац мне предстоит написать, знаю там все ключевые слова, как должна повернуться каждая строчка, но всё хожу, твержу эти фразы про себя и грызу сухари. Пока хватало еды, залезал в холодильник и съедал всё, что там было. В результате отъелся, хотя на сухарях-то должен был бы похудеть. Только когда фраза полностью готова, я её записываю. Некоторые пишут на компьютерах, некоторые на машинках -- я так не умею, я пишу ручкой. Но получается уже практически готовый текст. Черновики от беловиков отличаются двумя-тремя исправлениями на страницу. Если дома никого нет, я работаю с раннего утра и до поздней ночи. За день делаю четыре страницы текста. Бывает по две страницы -- если что-то не идёт.

-- Я всю жизнь писал только то, что мне было интересно. На заказ мною написана пара очерков, и, хотя эти очерки не хуже и не лучше других, мне почему-то стыдно их видеть. Видимо, потому, что не душа заболела это написать, а меня попросили -- видимо, считали, что я смогу справиться с этой темой. И я смог, и это опубликовали.

-- Когда вещь закончена, перешла на бумагу, то начинаешь думать: кому эта вещь может подойти? Где есть шанс напечататься? И начинаются попытки эту вещь опубликовать. Первый мой рассказ был опубликован в 1975 году -- журнальная публикация,-- второй -- в 1981 году. Шесть лет перерыва! Эти шесть лет я активно работал, и многое из того, что было тогда написано, в последние годы увидело свет. Писал ли я тогда "в стол"? Нет, конечно. Я предлагал рукописи, но время было такое, что они не проходили.

-- Я не считаю себя молодым автором. Я, конечно, не стар, но сколько же можно ходить "в коротких штанишках"? В застойные годы нас числили по рангу "молодых", могли куда-то свозить, покормить за казённый счёт, позволить почитать друг дружке рукописи, взаимно друг друга похвалить, но не публиковали -- молодые ещё! Поэтому у людей моего поколения очень болезненное отношение к этому слову. Люди, которым сейчас от 35 до 45, ещё застали кусочки, остатки, ошметки хрущёвской оттепели, того времени, когда можно было просто прийти в магазин и за сорок копеек купить фантастическую книжку. Все те книжки, из-за которых я полюбил фантастику, были просто куплены в магазине. А вот те люди, которым сейчас 30 или около того, начинали читать фантастику, когда она была дефицитом дефицитов. В результате, большое их количество, которое могло бы стать читателями, а потом и писателями, ими не стало -- произошёл мощный отток кадров. Обычно писатели жалуются, что чувствуют себя некомфортно из-за того, что их "подпирает" молодёжь, а я чувствую себя некомфортно из-за того, что меня сзади никто не "подпирает". Мы оказались последними из могикан, а дальше целое поколение было выкошено. Остались единицы. Я пришел в семинар в марте 1974 года, одновременно со мной пришел и Слава Рыбаков. Он младше меня на два года и был самым молодым среди нас. После приходили другие писатели, очень талантливые, составившие славу семинара, -- но они были старше нас. И в течение десяти лет мы со Славой были самыми молодыми в семинаре. И только гораздо позже появились ещё несколько ребят. И вся надежда на тех, кому сейчас 15-16 лет, которые, когда дорастут до 20, начнут нас "подпирать"...

Интервью записали
Владимир Наумов и Татьяна Приданникова